Причина, по которой я не могу особенно часто заниматься переводами фиков, о чём меня иногда спрашивают (помимо очевидных: институт, сессия, и всё прилегающее) – я занимаюсь и профессиональными переводами художественной литературы.
(Кроме этого есть и собственные фики, и просто ориджиналы, и анимация, да и жить мне когда-то тоже надо, так что не обессудьте...) Один из этих переводов – роман "Двенадцать" Джаспера Кента, британского автора, выпущенный на прилавки в начале этого года. Это эдакая мистерия: псевдоисторический роман с элементами готики. Действие его, что необычно, происходит в России 1812 года – и Россия там показана вполне разумно и уважительно (что, опять же, необычно). Конечно, во многих местах автор "лажает": ошибочное употребление отчеств, сокращений, много чего, – но он старается, и для британского дебютанта это кажется мне простительным.
И, раз уж я для этих целей создала этот блог, буду потихоньку, не спеша выкладывать здесь этот перевод.
ДВЕНАДЦАТЬ
Джаспер КентПролог – Русское народное преданиеОдни говорят, дело было в Аткарске, другие – в Волжске, но в большинстве вариянтах это Урюпин, потому здесь и сохраним мы нашу историю. Все соглашаются, что произошло это где-то в раннюю пору царствования Петра Великого и что помянутый городок заполонили крысы.
Крысы всегда прихаживали в Урюпин летом, унося зерно да принося заразу, но жители городка, как повелось всеместно, применились переносить лето, успокоенные знанием, что зимний мороз уморит большую часть вредительных тварей – пускай не изведет полностью, но хотя бы проредит так, что грядущее лето будет не труднее истекшего.
Но хотя последние несколько зим в Урюпине были так холодны, как только можно здесь ждать, они не отразились на количестве крыс. Число тех, что появлялись весной, было лишь немногим меньше, чем минувшей осенью, а к новой осени их становилось в три раза больше, чем было по весне. К третьему лету крысы были повсюду, и жители Урюпина решились на отчаянный шаг: они покинут город, оставят его на пожрание крысам, пока жрать им останется нечего. Тогда они изголодают, и люди, спустя пару лет, смогут вернуться.
Прежде, чем замысел исполнили на деле, в июле того года в город прибыл купец. Он был не россиянин, а европеец, насколько горожане могли судить. Он сообщил людям, что слыхал об их напасти и мог бы помочь. Он прибыл с простой повозкой, что тянул усталый мул, крытой широким холстом, так, чтобы никто не мог усмотреть, что внутри.
Купец сказал...Купец сказал, что то, что он привёз в повозке, покончит с каждой крысой в городке, а коли нет – он ни возьмёт с них ни копейки. Старосты городка допытывались, что у него в повозке, но он не соглашался ничего показывать, пока его цену не приемлют. Мало кто в Урюпине охотствовал покидать свои дома, а многие в открытую говорили, что это безумство, так что купцу увещевать пришлось недолго, чтобы приняли его предложенье.
Он картинно (некоторые даже говорят, похваляясь) сорвал холст с повозки, открывая всеобщему взору клеть. Клеть с обезьянками – их было около дюжины. Пока они лежали в темени под холстом, то были покойны. Но стоило свету коснуться их, как начали они вопить и на бросаться прутья, что удерживали их, вытягивая лапы, будто пытаясь броситься на зевак, столпившихся вокруг.
Обезьянки не были крупными – где-то по колено обычному человеку, хотя из-за сутулых поз они и казались меньше, чем если бы стояли прямо. Их тела, кроме ладоней и ступней, были покрыты чёрным мехом с белым воротничком у шеи. Их головы были как у стариков: багровыми, с морщинистой кожей и без единого волоса. Некоторые отмечали, что они больше походили на стервятников, чем на обезьян.
Купец отворил клеть, и обезьянки разбежались по городу. По земле они передвигались на карачках, опираясь на задние ноги и едва касаясь земли пястями, но вскоре в ход пошли и руки, и ноги, когда они стали карабкаться по анбарам и пробираться в погреба. За считанные минуты они скрылись.
Горожане выжидали. Купец предупредил их, чтобы они затворили в домах собак и кошек, потому как обезьянки не слишком различали добычу. Большинство оставили дома и дитят: ведь раз эти твари могли задрать взрослую собаку, то почему не малолетних детей или младенцев?
Пока дети не веселились, а взрослые лишь молились об успехе, городу должно было погрузиться в тишину, но эта безгласность всё время прерывалась пронзительными визгами какой-то из обезьян, находившей очередную крысу. И днём и ночью то и дело проносился по городку восторженный верезг, когда одна напрыгивала на свою поживу – то из погребов, то с чердаков, то из-за стен. Никто не видал, как зверьки торговца управлялись с работой, но все слышали, как они это делали.
А вскорости, спустя неделю, люди стали примечать, что крыс стало меньше. На десятый день видели последнюю из них, что разоряла закрома с отрубями, не зная о судьбе своих братьев и сестёр – судьбе, которую она вскоре разделила.
Старосты были благородны. Они предложили торговцу вполовину больше того, что он просил, но тот отказался брать плату.
– Дело ещё не закончено, – пояснил он. – Мои друзья ещё не воротились и не вернуться, пока для них не останется еды.
И хотя жители Урюпина не видели больше крыс, они продолжали слышать визги обезьянок за работой, хотя теперь казалось, что звук идёт не из анбаров и погребов, а с деревьев и изгородей. Крысы – лукавые твари, рассудили люди, и не удивлялись, что последние из выживших укрывались в таких чудных местах.
На четырнадцатый день после того, как обезьянок выпустили, в середине утра воротилась первая из них и устроилась спать в повозке купца. К вечеру возвратились все. Купец запер клеть, набросил сверху холст, собрал свои деньги и уехал.
А горожане наслаждались тишиной. Две недели истошные вопли кормящихся обезьян были слышны в каждом закутке Урюпина, и с их уходом все разделили молчаливое облегчение. Умом люди были рады избавиться от крыс. Сердцем они были больше, чем счастливы избавиться от визжащих обезьян.
Но шли дни, и тишина начала давить на них. Поначалу всем казалось, что затишье было таким явным на фоне воплей последних двух недель, но вскоре люди начали разуметь, что стало ещё тише, чем было раньше. Они заметали это шумом речи и поденного быта, но вне этого не было ни звука. Совершенная немая тишина.
И, как часто случается в подобных сказа, первым причину уразумел мальчик лет десяти. Так тихо было, потому что исчезло пение птиц. После того, как твари купца свершили своё дело, нигде в Урюпине не осталось ни единой живой птахи.
И ни одна никогда не воротилась.